Миссионерская деятельность в Казанском крае на рубеже ХIХ–ХХ вв.

По материалам научно-богословской конференции "Христианское просвещение и русская культура" 23–24 мая 1998 г.

                                                                                                                  Журавский Александр Владимирович,

проректор Казанской Духовной Семинарии,

аспирант Института Отечественной Истории РАН
 

Миссионерская деятельность в Казанском крае на рубеже ХIХ–ХХ вв.
 

Миссионерским целям в конце XIX – нач. XX вв. в Казанской епархии служило несколько духовно-учебных заведений: Казанская Духовная Академия, миссионерские курсы при Академии, Инородческая Семинария, а также Братство святителя Гурия и миссионерские монастыри.

Казанская Духовная Академия (КазДА) воспитывала на двух отделениях (татарском и монгольском) специалистов по истории и обличению магометанства и ламаизма. Академия готовила миссионеров для всех миссионерских епархий Российской Империи. Однако непосредственную деятельность КазДА в деле практической миссии едва ли можно назвать весьма успешной. Академия готовила хороших этнографов, но отпадения крещеных татар и черемис (одних в магометанство, других — в язычество) не прекращалось…

При КазДА находились двухгодичные миссионерские курсы, учрежденные в 1898 году и располагавшиеся в древнем Казанском Спасо-Преображенском монастыре. Целью их было “доставлять научно-практическую подготовку для деятелей против магометанства и язычества”. Поначалу курсы имели два отделения — татарское и монгольское, но с 1903 года появилось и чувашское отделение.

К 1914 году, т.е. за 26 лет, курсы воспитали 492 миссионеров, из них 288 — по татарскому отделению, 118 — по монгольскому, и 75 — по чувашскому.

Полагали, что курсы смогут воспитать миссионеров-практиков. В общем, по ряду причин, в том числе из-за революционных событий, курсы не оправдали тех надежд, которые на них были возложены, но послужили более отдаленным, но не менее благородным целям. Они, вместе с Инородческой Семинарией, заложили основы формирования инородческой интеллигенции, не равнодушной к истории своих народов.

Активной миссионерской деятельностью занималось православное Братство святителя Гурия Казанского, имевшее не только 114 инородческих школ, но и известную Переводческую комиссию, осуществлявшую переводы на десятки инородческих языков (и рецензировавшую переводы, присылаемые из других миссионерских епархий). У истоков братства стоял епископ Гурий (Карпов), протоиерей Евфимий Малов и выдающийся, но ныне, увы, почти забытый ученый, переводчик, миссионер, “апостол Казанских инородцев” (как его называли еще при жизни) Н.И.Ильминский.

Не будет преувеличением сказать, что именно Ильминскому Казанская миссионерская школа обязана своей известностью и славой.

Обладая потрясающей языковой интуицией и феноменальной способностью к языкам, Ильминский осуществил массу переводов. Координатор переводческих проектов СанктПетербургского отделения Российского Библейского Общества Александр Валерьевич Столяров поделился однажды со мною своим восхищением теми профессиональными замечаниями и рекомендациями, которые сделал Ильминский к переводам Священного Писания на чукотский язык, осуществленным в конце прошлого века. Архив Ильминского, находящийся ныне в Национальном архиве Татарстана, содержит сотни писем Ильминского к миссионерам и переводчикам, обер-прокурорам и министрам народного просвещения, к духовенству и простолюдинам — живым носителям того или иного языка, с которыми Ильминский познакомился в своих поездках по инородческим областям. Обильна переписка и с епископами миссионерских кафедр, которые постоянно советовались с Ильминским по различным вопросам и просили помочь толковыми людьми, новыми переводами. Рекомендациями Ильминского постоянно пользовался влиятельный обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев и министр народного просвещения Д.А. Толстой. Часто именно от мнения Ильминского зависело назначение того или иного кандидата на вакантную миссионерскую епископскую кафедру. Практически ни одно назначение на миссионерский приход в Поволжье не происходило без консультации с Ильминским преосвященных епископов Казанской, Уфимской, Вятской и других епархий.

Ильминский был учредителем Центральной Крещено-татарской школы, учредителем и первым директором Казанской Инородческой Семинарии, готовившей священнослужителей из числа татар, чуваш, черемис, киргиз и других народов.

Жизнь показала, что только система Ильминского и была жизнеспособна. Осуществление переводов Священного Писания, богослужебной и прочей литературы на родной для инородцев язык, воспитание духовенства и учителей из среды их единоплеменников, преподавание на родном языке, уважительное отношение к народным традициям — только подобный подход способствовал успеху православной миссии.

Между тем, Ильминскому в 70–80-е годы пришлось выдержать нападки со стороны определенно настроенной части профессуры и епископата, обвинявших Ильминского в пособничестве “инородческому сепаратизму”. Ведь именно благодаря Ильминскому в 1867 году Русская Православная Церковь особым Синодальным решением усвоила новую миссионерскую практику литургического использования инородческого языка(2). Это, кстати, произошло почти за столетие до того, как Второй Ватиканский собор разрешил католикам широкое литургическое употребление местного, не латинского языка. Кроме того, в целях более успешной миссии среди народов Российской Империи, в 1867 г. Синод решил, что для кандидатов в священство из инородцев на первом этапе не требуется семинарского образования, а только соответствие условиям: возрастным (не младше 30-ти лет), нравственно-каноническим (соответствие канонам и апостольским установлениям — 1 Тим.3, 2-3), и образовательным — начитанность в Священном Писании, особенно в Евангелии, знание основных церковных догматов и богослужебного Чинопоследования(3).

Первая служба на крещено-татарском языке была совершена в 1-е воскресенье Великого Поста 1869 г. в Кладбищенской церкви г.Казани иеромонахом Макарием (Парвицким), ставшим впоследствии митро политом, апостолом Алтая. Известно, кстати, что именно Ильминский настоятельно рекомендовал обратившемуся к нему за советом Победоносцеву на Бийскую викарную кафедру Томской епархии иеромонаха Макария, прозорливо угадывая в последнем второго апостола Алтайского края, или, как называл его Ильминский, — Макария-младшего. Старшим же был Макарий (Глухарев).

Возвращаясь к роли Казанской Духовной Академии в деле миссионерского служения, следует заметить, что Академия в начале XX века смогла воспитать новую плеяду миссионерских деятелей. Это были молодые, полные сил и планов профессора и доценты. Но они не были миссионерами в прямом смысле этого слова. Скорее, это были ученые, этнографы, исследователи обычаев и нравов малых народов, нежели их религиозные просветители. Среди таковых можно назвать: архимандрита Гурия (Степанова), впоследствии архиепископа, расстрелянного в 1937 году, доктора церковной истории, знатока буддизма; магистра богословия Николая Васильевича Никольского, преподавателя миссионерских курсов, природного чувашина, известного исследователя этнографии чуваш(4); иеромонаха Амфилохия (Скворцова), доцента по кафедре монгольского языка, истории и обличения ламаизма, и других.

Это, конечно, симптоматично, что миссионерские отделения Казанской высшей духовной школы стали воспитывать не практических деятелей православной миссии, с этим вполне справились и миссионерские курсы, а ученых. Видимо, Академии и не должны преследовать целей практического характера. Наиболее ярким представителем, если можно так сказать, этнографического направления, следует считать Николая Федоровича Катанова, доктора сравнительного языкознания, профессора Университета и Духовной Академии.

При Духовной Академии с 1912 г. миссионерским отделением издавался журнал “Инородческое обозрение”, выходивший 4 раза в год под редакцией Н.Ф.Катанова. Журнал был посвящен “описанию современного быта и религии инородцев Европейской России и России Азиатской” и следовал следующей программе:

1. Правительственные распоряжения.

2. Быт и нравы инородцев Европейской России и России Азиатской: христиан, мусульман, ламаистов и шаманистов.

3. Религиозные верования, законоположения и установления означенных инородцев.

4. Обзор текущей инородческой литературы.

5. Критика и библиография(5).

Уже одна эта программа характеризует то этнографическое направление исследований, которое возобладало к началу века в Академии. Но при всем этом Академия готовила хороших будущих архиереев-миссионеров. Архиепископ Иннокентий (Ястребов), епископ Мелетий (Заборовский), епископ Симон (Виноградов) и многие другие иерархи, несшие миссионерское послушания в Пекинской, Алтайской Миссиях, на разных миссионерских кафедрах, являлись воспитанниками Казанской Духовной Академии. Между прочим, и единоверческий епископ Симон (Шлеев), убиенный в Уфе в 1921 году, окончил Казанскую Академию.

Со смертью в 1891 году Н.И.Ильминского дело миссии (именно практической миссии) среди, например, старокрещен едва не погибло. Новая волна антимиссионерских выступлений, развившаяся в начале XX века, обрушалась и на систему Ильминского, теперь уже со стороны левой печати и мусульман. Но знамя духовной миссии успели подхватить миссионерские монастыри.

В Казанской епархии было 13 миссионерских монастырей и общин, роль которых состояла в осуществлении православной миссии среди народов Казанской губернии. Из этих монастырей только Спасо-Преображенский именовался миссионерским по причине существованияпри нем Миссионерских курсов, а остальные были миссионерскими не только по своим целям, но и по составу, т.е. православные монахи из числа чуваш, кряшен, черемис осуществляли дело духовной миссии среди своих единоплеменников. Важен тот факт, что из этих 13 монастырей 9 образовались в последней четверти XIX – нач. XX вв(6).

Для некоторых представителей национальных исторических школ (например, в Татарстане) само понятие “миссионерство”, “миссионер” есть категории однозначно отрицательные. Постоянно говорится о насильственной христианизации Поволжья православными миссионерами. Здесь следует все-таки оставаться в рамках исторической правды и защитить православную миссию. Конечно, у отдельных миссионеров, например, у епископа Луки (Канашевича), чье имя в Татарстане стало почти нарицательным, ревность была не по разуму. Но подобные примеры единичны. В отношении же Луки (Канашевича) очень многое можно отнести на его малоросский темперамент. В основном миссионеры в Поволжье следовали традициям наказа Иоанна Грозного святителю Гурию Казанскому: приводить к крещению любовию, а не страхом.

Рост численности миссионерских монастырей на рубеже ХIХ–ХХ вв. — лучшее доказательство ненасильственности (=естественности) процесса христианизации Поволжья. Действительно, можно насильно заставить креститься, но насильно принять монашество такое количество людей — невозможно. А ведь численность насельников миссионерских монастырей превышала численность насельников русских монастырей Казанской епархии (тогда единой, включавшей значительную часть современных Чувашской и Марийской епархий). Кроме того, не стоит забывать, что именно дали миссионеры поволжским народам.

Алфавиты, азбуки большинства поволжских народов (не говоря уже о народах сибирских и дальневосточных) были составлены миссионерами или воспитанниками Инородческих Семинарий или национальной интеллигенцией, формировавшейся под влиянием традиций православной миссионерской школы и системы Ильминского.

И еще один факт из числа “апологетических”. Его всегда можно привести хулителям христианской миссии (особенно, если они конфессионально ориентированы). В ХIХ веке процесс государственной исламизации шел параллельно с процессом христианизации. Собственно, уже в конце ХVIII века значительная часть мечетей строилась на средства Российской империи и по проектам русских архитекторов. При Екатерине Второй казанские татары смогли свободно торговать в Сибири, в казахских степях, где на средства государственной казны строились мусульманские школы и где преподавали казанские муллы, содержавшиеся также на казенный счет. Между тем, степные киргизы (казахи) в то время были столь же мусульмане, сколь и язычники.

Говоря о миссионерских монастырях, нельзя не упомянуть о деятельности епископа Андрея (быв. кн. Ухтомского). В бытность свою архимандритом, настоятелем Казанского Спасо-Преображенского монастыря, а потом епископом Мамадышским, викарием Казанской епархии, сей миссионерский деятель приложил много сил для укрепления Миссионерских курсов, учреждения новых миссионерских монастырей.

Итак, результатом миссионерской деятельности в Казанском крае на рубеже XIX–XX веков стали не только переводы на инородческие языки и этнографические исследования, но и активный рост участия самих инородцев в церковной жизни, массовое образование черемисских, чувашских и крещено-татарских монастырей, появление образованного духовенства из природных кряшен, черемис, чуваш, формирование народной интеллигенции. И в этом, как ни странно, была заслуга, прежде всего, школы Ильминского. Воспитанники Инородческой семинарии уже к концу XIX столетия образовали особую группу внутри духовного сословия и непосредственно влияли на жизнь своих народов. Характерно, что из 492 человек, окончивших к 1914 году миссионерские курсы при Спасо-Преображенском монастыре, 271 человек были воспитанниками именно Инородческих Семинарий и Институтов.

Следует также отметить, что миссионерская деятельность Казанской Духовной Академии имела скорее теоретико-этнографическое, нежели практическое значение для дел духовной миссии. Но при этом следует отдать должное учености и достижениям в церковных науках академической профессуры.

Наиболее примечательные результаты миссии оказались среди чуваш и марийцев, менее всего — среди татар-мусульман. Ошибка многих функционеров от миссии заключалась в том, что они не различали татармусульман и православных старокрещен, полагая за последними мусульманское происхождение веры и татарское национальное прошлое. Между тем, крещены как особая группа существовала задолго до взятия Казани Иоанном Грозным. Уделяя много внимания работе миссии среди татар-мусульман, функционеры часто забывали о необходимости укрепления в вере православных крещен. Именно на это обращал внимание Н. И. Ильминский. Россия объективно не была “тюрьмой народов”, или во всяком случае была весьма странной “тюрьмой”, где малые народы не гибли, как то имело место в колониях т.н. цивилизованных держав — Англии или Франции, и не томились в резервациях, как в Соединенных Штатах Америки, а получали от миссионеров собственные национальные школы, возможность развивать свою национальную культуру.

Дело православной миссии живет и поныне. Только то, что в ХIХ веке было задачей внешней миссии, стало задачей миссии внутренней.

Недаром так часто говорится о необходимости второго крещения Руси. После всех трагических событий ХХ века православие оказалось перед необходимостью воцерковления, прежде всего, “отпавших”. Но Церковь исповедует “едино крещение”. И в этом смысле, не экстраординарные меры способны исправить ситуацию, а только кропотливая и долгая работы по воцерковлению тех, кто хотя бы по происхождению своему должен относить себя к православным. Дело миссии действительно живет. В Чувашии переводится Ветхий Завет на чувашский язык, в Казани протоиерей Павел Павлов вместе с переводческой группой работает над переводом новозаветных книг на кряшенский язык. В Белгороде, в качестве высшего учебного заведения зарегистрирована Миссионерская Семинария, которая активно и деятельно участвует в формировании антисектантского общественного мнения, занимается научной деятельностью.
 

Примечания
 

1 Устав, штаты и положение о правах и преимуществах служащих и учащихся на Миссионерских курсах при Казанской Духовной Академии. Казань: ЛитоТипография И.Н. Харитонова, 1907. С.3.

2 В препроводительной бумаге к своей записке о необходимости рукоположения для крещен священнослужителей из самих крещен Н.И. Ильминский 12 декабря 1866 г. писал обер-прокурору графу Д.А. Толстому: “Нужно..., чтобы немногосложность знания выкупалась силою убеждения” (у рукополагаемых священников из крещен).

3 Указом от 19 июня 1867 г. Священный Синод поручил архипастырям Казанскому, Симбирскому, Астраханскому и Самарскому, “в видах утверждения крещеных татар в православной вере, и вообще их религиозного состояния” назначать, по возможности, священнослужителей из среды природных татар.

4 Широко известен Краткий чувашско-русский словарь Н.В. Никольского (Казань, 1919), а также работы: Христианство среди чуваш Среднего Поволжья в XVI–XVII вв.: Исторический очерк // ИОАИЭ. 1915. Т. 28. Вып.1/3. С. 1–416 (магистерская диссертация); История мари (черемис). Вып.1. Казань, 1920. Сборник исторических материалов о народностях Поволжья. Казань: Изд-во Центрального отдела Мари при Наркомате, 1920; История народной музыки у народов Поволжья. Казань, 1924; и др.

5 Инородческое Обозрение, кн.1. Декабрь, 1912. Казань: Центральная Типография, 1913. С. 2.

6 Чувашских — 2 мужских монастыря — Троицкий Чебоксарский (основан в 1613) и Александро-Невский Козьмодемьянский (учрежден в 1902 г.); 1 женский монастырь — Котлоушский Александринский Чувашский монастырь (община — в 1898, м-рь — в 1901) и одна Владимирская Чебоксарская община (основана в 1899 г.), приписанная к Козьмодемьянскому Черемисскому женскому монастырю; Черемисских — 2 мужских монастыря — Михаило-Архангельский в Козьмодемьянском уезде (ок. 1868 г.), Мироносицкая Царевококшайская пустынь (основана в XVII в.) и одна Аштавай-Нырская Николаевская община (1906); 3 женских монастыря — Богородице-Сергиевский Царевококшайский (1888), Вершино-Сумский Введенский в Козьмодемьянском уезде (община образовалась в 1896, монастырь — в 1898), Свято-Троицкий Черемисский Козьмодемьянский (община с 1877, м-рь — с 1887); Крещено-татарские — 1 мужской монастырь — Трех-Святительский крещено-татарский монастырь (с 1905г. — скит, приписанный к Спасо-Преображенскому монастырю; с 1911 г. — монастырь) и одна женская Покровская крещено-татарская община.